Нильс Хаген - Охота на викинга [роман]
Дело в том, что я прошел вторую инициацию и стал частью семьи Ариты. Первая инициация была, когда я принес жертву кровью и избавился от Мархи.
Пусть родственники Ариты оказались простыми и даже простоватыми, пусть бабушка — грубоватая деревенская старуха, это не важно, в конце концов, все мы, жители планеты Земля, не можем выбрать лишь две вещи — родину и семью. Наверное, это неслучайно, наверное, это кем-то заведено для того, чтобы мы не превратились в серую, безликую массу.
Аристотель немного ошибся: единство непохожих — это не только город, это все человечество.
Плыви, хелльристингар, неси меня к моей Арите!
Она — самая прекрасная из женщин.
Она — свет мой и тепло мое.
Она в белом одеянии, в руках — цветы лилий и вербены. Ноги ее босы и попирают порог церкви.
Она ждет.
Скоро, уже совсем скоро скрипучие двери распахнутся, и старый пастор, увенчанный небесной короной, выйдет нам навстречу, воздев руки и распевая псалмы, чьи слова древнее стен церкви, помнящих еще Харальда Синезубого…
Пастор поет все громче, вокруг церкви собираются гости, много гостей. Они нарядно одеты, у мужчин в петлицах фраков маргаритки, у женщин платья с пелеринами. Хелльристингар подплывает к пристани. Деревья, небо, вода, травы — все остается где-то там, в прошлом. Солнце бьет мне в глаза. Почему-то сразу становится жарко, я с трудом сглатываю и ощущаю дикую жажду. Пастор уже не поет — ревет, терзая уши собравшихся. Мужчины начинают громко выражать свое неудовольствие, их лица кривятся, изо ртов вылезают длинные желтые клыки. От шума голосов вода у пристани волнуется, и лодка начинает ритмично раскачиваться — туда-сюда, туда-сюда…
— Мля, башка трещит! — говорит кто-то из гребцов. — Я там пиво заначил… Э, а где синяя сумка?!
— В бане! — раздраженно рявкает другой гребец и добавляет: — Осталась.
— Да ты чё?! — искренне расстраивается первый.
— Не ори с утра пораньше, этого… разбудишь!
— Ну и хрен ли?. — бурчит первый. — Ему тоже похмелиться надо…
— Я те дам «похмелиться». Сейчас только пиво, понял?
Голоса гребцов кажутся мне смутно знакомыми. Я хочу видеть их лица, но для этого мне нужно открыть глаза, сесть или хотя бы поднять голову. Почему-то каждое движение отдается болью во всем теле — ломит спину, ноги сводит судорогой, плечи как будто прошивает раскаленными иглами. Тягучей, колокольной тяжестью наливается голова. Хелльристингар качает так, что меня подбрасывает. Церковь, Арита, гости, цветы — все пропадает. Мутные волны поднимаются вокруг все выше, они бьются в борта лодки с резким звуком: тудух-тудух! тудух-тудух!
Я еле-еле, с трудом, разлепляю отекшие веки и вижу над собой бежевый низкий потолок, на котором синими маркером написано по-русски «ДМБ-98». Никакой лодки, никакого длинного хелльристингара с гребцами нет. Поворачиваю голову — я лежу на кровати в какой-то узкой комнате с зеркалом — и вижу совсем рядом помятое лицо Аритиного дяди Олега. Его частично закрывает то ли полка, то ли столик. Все качается, под полом, снизу, что-то грохочет. Пить хочется просто невыносимо.
Где я?
Где Арита?!
Что происходит?!!
— А, разбудил он тебя все-таки, — бурчит Олег, недобро глядя на меня. — Ну, как чувствуешь себя? Живой?
Хочу что-то сказать, и тут наконец наступает озарение: я в кампере! В машине путешественников, которую еще называют «дом на колесах». Поэтому так тесно, поэтому все качается. Абстинентный синдром давит и корежит меня. Господи, зачем я вчера столько выпил!..
Рывками, как-то спазматически, возвращается память: Новый год, баня, водка, укоризненное лицо Ариты, ее брат Костя со стаканом в руке: «Ну, за вас, блин!» И я задаю вопрос, который удивляет меня самого своей ненужностью и бессмысленностью:
— А полотенца из бани взяли?
Пиво — удивительный напиток. Еще полчаса назад, после пробуждения, казалось, что жизнь моя завершена окончательно и бесповоротно, что ничего унылее и отвратительнее, чем заснеженный мертвый лес за грязным окном, я в жизни не видел, что это преддверие ада, куда, видимо, и идет наш поезд — кстати, это оказался именно поезд, а не «дом на колесах», но я никогда в жизни не видел настолько грязного и неуютного вагона, наполненного смрадом человеческой органики, дешевой пластмассы и почему-то горящего угля, — и что даже появившаяся Арита с поджатыми губами не спасет меня ни за что и никогда…
Но вот возвращается из далекого и даже практически мифического вагона-ресторана повеселевший Костя, несет, зажав горлышки между костлявыми пальцами, восемь бутылок со звучным и приятным для любого скандинава названием «Балтика» и почти силой заставляет выпить пузырящейся жидкости…
И всё! То ли наш экспресс проскочил околоадские области и вырвался на просторы матушки-России, то ли солнышко выглянуло, то ли улеглась где-то за пределами земной атмосферы магнитная буря, а может быть, на меня подействовала укупоренная в бутылки с невзрачными этикетками особая похмельная магия — пиво было слабым и оказать терапевтического эффекта не могло в принципе, — но настроение мое стремительно улучшилось. По заскорузлым и унылым воспоминаниям о вчерашнем вечере словно бы прошлись влажной тряпочкой, стерев пыль и паутину, и они засверкали под солнцем нового дня, как драгоценные кристаллы, подлинное украшение настоящего праздника.
Новый год! Праздник! Баня… нет, сауна, а в баню мы едем сейчас — ура!
— Ура!! С Новым годом, блин! — кричит Костя, размахивая руками. — Баба Надя, за тебя!
Мы чокаемся бутылками с ним и Олегом, лицо которого после выпитого пива поменяло цвет с серого на багровый, пьем прямо из горлышек и хохочем. Даже Арита улыбается, особенно после того, как я подмигиваю ей, давая понять, что отношения с ее родственниками сложились как нельзя лучше. Жизнь, как говорит Костя, «снова сделалась прекрасной и удивительной», впереди — новогодние каникулы длиной в десять дней, впереди — загадочный Новосибирск, веселье и настоящая русская баня, ставшая главной причиной, побудившей нас отправиться в этот вояж.
Я, правда, совершенно не помню, как мы покинули сауну, в которой отмечали Новый год, как покупали билеты и садились в поезд — на самолет в новогоднюю ночь мест не было, а вот на поезд оказались в наличии, но Костя рассказал об этом так смешно, что я, узнавая себя пьяного, даже пару раз засмущался, особенно после того, как вклинившийся в разговор Олег проворчал:
— Ты, Колян, когда посередь Казанского вокзала начал по-своему песню орать, все менты сбежались. Еле мы тебя выкупили.
Старуха тут же подтверждает:
— Тебе, соколик, блюсти себя надо. Выпил — с кем не бывает? — держись в рамках. А то повяжут вот так и все: был Коля — и нету Коли.
Коля, Колян — это отныне мое русское имя. Так Костя сказал. Он классный парень, душа компании и очень мне нравится. Вообще все они мне нравятся, и я очень рад, что вместе с любимой женщиной приобрел и такую дружную, веселую семью. Только Арита, хотя и улыбнулась пару раз, выглядит грустной и сосредоточенной. Я, улучив момент, нагибаюсь к ней и шепчу:
— Ты почему такая?
Она молчит. С близкого расстояния я вижу ее глаза, глядящие в сторону, на пролетающие за окном деревья, поля, какие-то домики. Поезд бьется на стыках рельс, и Аритины губы чуть заметно подрагивают в такт этому пульсу бесконечного движения.
Я повторяю вопрос. Она медленно переводит взгляд на меня — зрачки расширяются — и тихо произносит:
— Зачем ты так напился вчера?
Костя в это время рассказывает какой-то анекдот, Олег повизгивает от смеха, старуха рассыпает по купе дробь костлявых старческих смешков. Они не слышат меня, и я отвечаю честно:
— Чтобы понравиться твоим родственникам.
Арита смотрит мне в глаза — зрачки как две пропасти — и так же тихо говорит:
— Всё, понравился. Больше не пей. Ладно?
Я, несмотря на пивную терапию, вздрагиваю, словно к спине приложили кусок льда. Беру Аритины руки, сжимаю в своих. Слова даются с трудом, не потому, что язык заплетается, а потому, что мне трудно подобрать нужные — слишком много чувств и эмоций вдруг обрушиваются на мою бедную датскую голову.
— Арита, понимаешь, больше всего я хочу понравиться тебе, а поскольку это твои родные люди, я стараюсь быть для них как будто русским…
— Не надо стараться, — перебивает меня Арита. — Будь собой, Ни. И не пей, очень прошу…
— Всё! — я чиркаю большим пальцем по губам. — Сегодня только немножечко пива, а завтра — ни капли.
— И в бане? — с надеждой спрашивает она.
— В бане — особенно.
— А потом мы вернемся в Москву?
— Конечно.
— И будем вместе?
— Да…
Я наклоняюсь и целую Ариту в теплые, мягкие губы. Она отвечает на поцелуй, но тут, перекрывая грохот колес и голоса Кости и Олега, прорезается скрипучий дискант старухи:
